Полина Копылова - Святая, чужая, суженая [Пленница тамплиера]

На середине третьей песни ШъяЛма, склонившись вперед, раскашлялась, и Бреону пришлось проводить ее до дверей. Лиан готов был поклясться, что она раскашлялась притворно! Еще три песни, новых, чтобы побаловать Этельгард, и довольно. Сославшись на головную боль, он отправился к себе.

Мимо пробежала служанка – та самая, с которой он беседовал за обедом. «Эй, милочка! «. В красных отблесках факела ее мордашка засияла дикой розочкой. Но Лиану опять было не до нежностей. Гнев пух в груди, тесня дыхание. Гордячку с разрисованным лицом хотелось самое меньшее отодрать… Отодрать! Непристойный смысл слова состроил все мысли на один лад. «Милочка, загляни ко мне на минутку, я у тебя еще кое-что хотел спросить… «. Она пошла овечкой. «Не одолжишь ли ненадолго свое платье, хочу устроить шутку к общему удовольствию… «Он был на полголовы повыше покладистой милочки – из-под юбок виднелись алые башмаки, но прочее было безупречно: женщиной он наряжался не в первый раз. А лицо – да нахлобучить чепец поглубже. Стражи на пороге ее покоев таки спросили, что надобно. Соврал тонким голосом, что де господин Бреон велел узнать, как заложница себя чувствует. Пустили.

Два смежных покойца. В первом – пусто. Вот и славно. Он натянул перчатки – женщины иногда начинают кусаться. Вожделение и гнев дошли до предела.

ШъяЛма расплетала косицы, сидя на широком ложе. Меховые покрывала были отвернуты. Возле узенького беленого камина исходила паром кадь с душистой водой. Она подняла глаза на звук шагов. Он прыгнул к ложу, зажал ей рот, опрокинул навзничь, с удовольствием ощутил, как зубы беспомощно прикусили перчатку. Скорее навалиться на нее, пока не сжала колен, и ее же подолом заткнуть ей рот. Что? За руки хватать? Ах ты… Но она упорно оттягивала его правую руку в сторону, словно распинала его на себе; мелькнули темные глаза – без тени страха. И в нос ударило – как кувалдой! От боли он света Божьего не взвидел, и тут новый удар пришелся между ног.

Ей было все не отдышаться – сердце дергалось и сбоило, перед глазами шли жидкие круги. Насильник сидел на полу у косяка, жалкий в женском обличье, голова закинута, весь перемазан кровью из разбитого носа. Кретин рыжий.

Удивительно, как Судия не вышел из себя: высокие скулы покрылись пятнами, глаза сузились, рука не отпускала меча. На стражниках лица не было. В дверях скулила девчушка, завернутая в Лианов плащ.

– Вас, Лиан, – голос Бреона был едва узнаваем, – я больше не желаю видеть под моим кровом. Но прежде, чем покинуть замок, вы прилюдно испросите у оскорбленной вами женщины прощения. На коленях. Если она соблаговолит вас простить, вы отправитесь на все четыре стороны. Если нет – я буду вынужден вас судить. Девица за легкомыслие будет высечена и отослана из замка. Воинов ожидает казнь без суда, ибо они пренебрегли долгом.

Он дождался, пока всех выведут, и с усилием нагнул голову: шея слушаться не желала:

– ШъяЛма, я, как хозяин этого дома, приношу вам извинения за случившееся бесчинство, и клянусь, что не допущу такого впредь.

– Да Бог с ним, Бреон. Он, как я в залу вошла, на меня дикими глазами уставился. Вы ли виноваты?

А кто иной? Если за жестокость брата ему было неловко, то теперь – откровенно стыдно: ведь сам упросил ее спуститься, хотя она на его глазах зашлась от кашля.

– Бреон…

– Я весь внимание.

– Хочу вас просить: не велите сечь эту девку, – ШъяЛма словно против воли улыбнулась, – что она такого сделала?

– Пренебрегла своим долгом и добродетелью.

Улыбка застыла на губах ШъяЛмы – была уже не нужна, а все держалась, хотя обведенные лазурью глаза наполнил сумрак.

– Как вам будет угодно, Судия… Но я бы так же не хотела прилюдно унижать Лиана. Едва ли это будет по нраву вашим домочадцам.

– Я защищаю справедливость. Здесь нельзя делать уступок.

– А милосердие?

Он снова вспыхнул.

– Ваша доброта, ШъяЛма, приводит меня в восхищение. Однако, покусившись на Вас, Лиан и прочие подвергли угрозе Пресвитерианство. Это непростительно.

Бреон гневно сжал губы. Он сроду не менял своих решений – не изменит и ныне. Однако поневоле он признался себе, что помимо великого гнева им владела мелкая злоба на дуру, очарованную Лианом, и на бесстыдника Лиана, которому скотская прихоть важнее чести. Хотя… Вот что можно сделать.

– Скажите мне, ШъяЛма – как вам показались песни Лиана?

Она пожала плечами, удивленная поворотом беседы.

– По правде сказать, все на один напев. – И улыбнулась, теперь непринужденно. Ему опять стало совестно: кругом виноват.

– Я обяжу его сложить в вашу честь песню. Это не кажется вам унизительным?

– Как вам будет угодно.

– Я рад.

Он был рад, что она не пала духом; что не кашляет. Учтиво пожелав ей спокойной ночи, Бреон отправился к Лиану.

В темнице Лиана был свет и слышались голоса: Лиан и… Этельгард. Он остановился, удивленный, сделал знак встрепенувшемуся стражу – мол, тише, и встал за дверью.

В отличие от ШъяЛмы, Лиан духом пал. Он рассказывал Этельгард о случившемся, переслаивая речь вздохами. Этельгард увещевала: «Лиан, да как можно было, или не знаешь, зачем она здесь? «. И тут Пламенника понесло. «Вы живете с ней обок, дама Этельгард, разве вы не замечаете, что она каждым взглядом вас оскорбляет? Ведь именно за это Сигрид потчевал ее плетьми! Да, гнев помрачил мой разум… Но я, ей-Богу, на пики бескольчужной грудью брошусь, а прощения у нее просить не стану, как ваш супруг велел! «Этельгард внимала. Бреону хорошо было слышно ее глухое дыхание. Почему она не возражает, она, женщина, которую насилие должно ужасать?! И почему он, Судия, не видит в поведении пленницы ничего оскорбительного? Да, она скрытна. Порой дерзка – и на ее дерзость не сразу ответишь: ее суждения неожиданны, непривычны. А как еще ШъяЛма должна себя держать? Дни напролет лить слезы? Всем вокруг восхищаться – притворно, потому что у горцев лучшее оружие, лучшие ткани. Да, они угоняют из завоеванной земли мастеров – и что с того? Чужое мастерство им преданно служит.

Этельгард злится на то, чего не умеет понять. Шальной Лиан ей понятнее – еще бы, она его знает с младых ногтей. Бреону стало горько. Как будто его обманули. Тем временем Этельгард от увещеваний перешла к утешениям. Судия потихоньку удалился в опочивальню, и там сбросил тяжелые одежды прямо на пол. Слуг видеть не хотелось.

Он не сомневался, что Этельгард дословно передаст ему весь разговор, что одобрит придумку с песней. Но в душе она сохранит бессловесную неприязнь к ШъяЛме.

Когда она пришла и начала взволнованно выгораживать Лиана, Бреон неожиданно для себя оборвал ее на полуслове, сказав, что решение его неизменно. Про искупительную песнь он и не помянул.